Я позвонил в соседнюю дверь. Послышались семенящие шажки.
— Кто?
— Курский Семён Афанасьевич? Я материальную помощь разношу… от вашего депутата. — Ложь моя была нелепой, однако при словах материальная помощь, дверь приоткрылась.
— Помощь? — с сомнением спросил старик. Осмотрев меня внимательно, дверь открыл чуть шире. — А за помощь чего? Если право наследования квартиры, нам не надо!
— Нет, просто к празднику.
— Какому такому празднику?
— К 23-му февраля, — быстро подсчитал я ближайшую торжественную дату.
— Мы заранее, чтобы подарки успели купить. — Я натянуто улыбнулся.
— Кому подарки? Один я!
— Себе купите.
— Лифт лучше бы сделали, лазаем тут, как горные козлы, а ноги больные, — заворчал хозяин квартиры, но всё же впустил меня. — Проходи в комнату, сейчас очки найду.
Надо было хоть бланк какой на почте взять. Да кто же мог предполагать, какой бенефис придётся разыгрывать в этот вечер. Пока Семён Афанасьевич блуждал по кухне, коридору и прочим закоулкам, я осматривал комнату. Спёртый воздух, такой обычно бывает в бедных квартирах одиноких стариков. Мебель, какая осталась в моей памяти ещё с тех времён, когда мы с родителями жили в коммуналке. Портрет Сталина — в рамочке на шкафу. Пожелтевшая фотография женщины с усталым непривлекательным лицом — приколота булавками к выцветшим обоям. Над продавленным диваном — парный портрет: красивый чернявый парень, вероятно, цыган, с ним девушка. Светло-русая толстая коса короной уложена на голове, глаза огромные и томные, какие можно увидеть теперь только на вот таких подёрнувшихся пылью семейных реликвиях. Приглядевшись, я узнал в цыгане Семёна Афанасьевича. Сейчас его глаза были совсем светлыми, туманно-белёсыми, поблёскивающими старческими слезинками. Такие метаморфозы.
Переведя взгляд, я вздрогнул. На старом, обшарпанном комоде военных лет ровной пачкой лежали плотные листы бумаги. Те самые. Сверху две заколки для волос.
